1 апреля
Иди сюда! Давай угля! Стой — не надо!
Говорят же тебе — не надо, еб твою мать! Дуй горно!
Куда дуешь? Зачем дуешь? Какое горно? Почему горно? Кто сказал — горно?
Перестань дуть, болван! Иди сюда! Бей кувалдой! Стой — не ходи!
Давай угля! Дуй горно!
2 апреля
Желаемое достигнуто! Я душой— пролетарий! Физический труд заменяет мне пищу духовную! Во мне пульсируют...
— Гранька, еб ттвою мать! Прекрати ограбление! Кража государственной фанеры — бич высших идеалов!
Во мне пульсируют пролетарские эритроциты, и я разрываюсь от напора физического выздоровления. Начальник строительного управления призывает к порядку! Расшатанная абрамовекая бригада выходит из повиновения! Я окрылен»..
— Юленька! Осторожней с бочками! Белило — не креп-жоржет! У вас дивный зад! Но это же не значит, что вы должны портить государственное имущество!
Я окрылен и нескончаемо насвистываю. Мой свист вливает бодрость, мое «Не искушай» удесятеряет бригадные силы! Начальник отдела кадров...
— Таничка! Фу, какие вы неисправимые! Пожалейте своих детей! Людовику XVI-ому тоже отрубили голову! Но ведь то был король! А вы — заурядный подданный ремонтно-строительного треста!
Начальник отдела кадров объявляет крестовый поход против «ерофеевской заразы». Помощник начальника отдела снабжения убивает меня недовольством пред лицом начинающейся стачки. Валинька предлагает сделать обыск в моей квартире. Аничка...
— Аничка! Юнону изнасиловал бог Вулкан, Минерву — властитель Аида! «Я — мать владыки Гора, и никто не поднимал моего платья!» Неужели же мне нельзя расцеловать ваши перси!
3 апреля
Красный уголок. Дама в белом, дама в черном и дама в голубом перелистывают у окна журнал «Чехословакия». Доносятся негодующие возгласы: «Всегда это у них одни турбины! Ничего, кроме турбин!» Девушка-библиотекарша пытается доказать толпе обступивших ее парней, что Жюль Верн и Дюма — порождение одной нации. Из коридора доносятся звуки джазовой музыки; поминутно входят и выходят раскрасневшиеся пары танцующих. Ерофеев, сидя в углу, незаметный и чрезвычайно небрежно одетый, читает Генриха Манна.
БИБЛИОТЕКАРЬ. Ну как вам, ребята, не стыдно? Ведь вы же загрязняете самое чистое, самое прекрасное из всех человеческих чувств! Вспомните, как наши лучшие писатели отзывались об этом чувстве! Как... (Слова библиотекаря на минуту тонут в гуле мужских возражений: «Да разве мы что-нибудь такое сказали!», «Да мы против любви ничего не имеем!», «Любовь-то это хорошая штука, да условия-то нам не созданы, чтобы любить!» — и еще что-то неразборчивое).
БИБЛИОТЕКАРЬ. Вот видите! — все вы любовь уважаете, а почему-то городите какую-то чушь — как будто вам... как будто бы вы никогда не любили! Ведь это у вас просто хвастовство какое-то — мол, нам ничего не интересно! Любви никакой нет!..
ПАРЕНЬ. Ну почему это вы так думаете? Ведь мы все-таки еще не старики! Дело молодое, конечно! — вечером так это... немножко погуляешь, если с девушкой хорошей познакомился... ну, сходишь в кино, посидишь... только вот плохо, что девушек-то у нас хороших нет! Все какие-то... (Вслед за этим раздается негодующее библиотекарское: «Как это так нет!» и возмущенные дисканта трех присутствующих дам).
ДАМА в ГОЛУБОМ. Девушки-то все как девушки! А мужики вот что-то некультурными стали, хамье какое-то, а не молодые люди! (Возгласы: «Что это еще за «мужики»!?»)
ДАМА в ЧЕРНОМ. А кто же вы, если не мужичье? Даже на танцах пригласить как следует не можете! А уж если с вами гулять, так греха не оберешься!
ПАРНИ. Ха-ха-ха! Ты думаешь, если мы некультурные, так и любить мы не можем по честному, что ли? Знаем мы этих культурных! Ходят себе в бостоновых костюмах, им и дела-то никакого нет до вашей любви... им бы только денег побольше нагрести!
ДАМА в ГОЛУБОМ. Ну уж и неправда! Если человек культурнее вас, так он и любит честнее... Как раз в этом его культура и заключается... (Возгласы неодобрения).
ДАМА в ГОЛУБОМ. А что?! Вы думаете, культурный человек — как вы, что ли, будет делать? Сегодня с одной в кино идете, завтра уже с другой гуляете! Что же это за любовь — на один день! (Мужские возгласы: «Не выдумывай!», «У нас таких нет!», «Главное — верность!»).
ДАМА в ГОЛУБОМ. Да и мало того, что бросите гулять с девушкой... Хороший человек сказал бы прямо, что гулять, мол, с тобой не хочу, полюбил другую... А у вас какая-то глупая привычка: гуляет с другой, а говорит, что, мол, любит попрежнему, жизнь отдаст и так далее... (Гордые улыбки парней, возглас: «А что же здесь особенного!? Такой уж человек создан!»)
ДАМА в ГОЛУБОМ (запальчиво продолжая). А я вот» например, терпеть не могу таких ребят! Если разлюбил — так прямо и скажи: больше не люблю... А для чего же это душой кривить? Я недавно читала где-то — кажется, у Ирки в дневнике: «Скверная прямота лучше, чем красивый обман»...
БИБЛИОТЕКАРЬ. А это ведь замечательно сказано, и ребятам надо над этим задуматься! Самое главное для че...
ДАМА в ЧЕРНОМ. Да! Заставишь ты наших ребят задуматься! Пожалуй! (Мужские смешки, входит пара разгоряченных танцующих).
ПАРНИ. Вот вам и любовь. Наглядное пособие! Хе-хе-хе. Ха-ха-ха-ха.
БИБЛИОТБКАРЬ. Ребята! Если уж речь зашла о любви, то я хочу вам задать один вопрос. Вот я, например, считаю, что у каждого человека любовь состоит из трех стадий. Первая стадия — когда парень еще не познакомился с девушкой, но он часто видит ее и она ему нравится... Вторая — когда они уже познакомились, гуляют,вместе танцуют, ходят в кино, одним словом, дружат, любят друг друга... (Представители обоего пола обмениваются многозначительными взглядами и расплываются в улыбке).
БИБЛИОТЕКАРЬ(продолжает). Ну, а третья — когда молодые люди уже вообще друг без друга не могут жить, — они женятся, живут вместе... ну, и, конечно, продолжают друг друга любить... Вот я у вас и хотела спросить — как вы думаете, почему все-таки большинство людей перестают друг друга любить как раз вот на этом самом третьем этапе, когда им обоим особенно нужна любовь? Ну вот, как вы, ребята, думаете?
(Устные высказывания мнений сливаются в один общий хор, поминутно различаются ухом наиболее громкие и обрывочные: «Любовь имеет свой предел», «Что же это, и старуху любить?» «Конечно — дети пищат по всем углам...», «...а особенно, если с пузом...»).
БИБЛИОТЕКАРЬ. Я лично считаю...
ПАРЕНЬ (доселе стоявший поодаль и тупо рассматривавший всех присутствующих, неожиданно обрывает). Все это, товарищи, ерунда! Самое главное как раз и не в этом... Самое главное в том, что у нас нет никаких условий для того, чтобы люди могли спокойно друг друга... любить! Ну вот хотя бы меня возьмите для примера... Я свою жену, может быть, и люблю... Ну, а как я ее могу вообще-то любить, если она живет черт знает где, на Калужской... Что же это такое — живи в общежитии и смотри, как тебе жена будет изменять... Так что ли? А для меня, например, любовь дороже всего... Пусть дерут хоть пятьсот рублей, а дают для семьи квартиру... Что же, это я смотреть должен, как другие...? (Общий гул и недовольство тем, что половой вопрос заменился жилищным. Ерофеев приходит на помощь).
ЕРОФЕЕВ. Послушайте, гражданин! Интересно, за каким чертом вы живете в Москве? Переселяитесь на Сахалин. Получайте отдельную квартиру. Если вы даже потеряете московскую прописку, то ведь для вас «любовь дороже всего»! (Смех, возгласы «Браво»).
ОСКОРБЛБННЫЙ (пытаясь возразить). Эх, какой ты умный! На Сахалин! Ты сначала доживи до моих лет...
БИБЛИОТЕКАРЬ (прерывая оскорбленного). Ребята! Ребята!.. (Общий гул, почти все присутствующие физиономии обращены ко мне, на мужских лицах — еще не испарившаяся улыбка, на женских — вопрос: «А! Это тот самый!» «Исключили из комсомола!» «Выгнали из университета!» «Грузчик у Абрамова!»).
ДАМА в БЕЛОМ (неожиданно обращаясь ко мне). Скажите, молодой человек, здесь девочки говорят, что вы учились в университете... Правда это? (постепенно стихает).
ЕРОФЕЕВ. Да, учился, — полтора года!..
ДАМА в БЕЛОМ. За что же вас выгнали?
ЕРОФЕЕВ. Тттаак. Это мое личное дело. Даже слишком личное.
ДАМА в БЕЛОМ. Как это — личное? Гы-гы-гы... (Всеобщие смешки). Влюбился что ли?
ЕРОФЕЕВ (стараясь подавить в себе раздражение). Господа! Неужели вы все настолько пошлые люди, что у вас даже выражение «личное дело» ассоциируется с женскими трусами? (Взрыв раскатистого хохота, мужская половина глядит на меня почти с любовию, женская — почти гневно).
ДАМА в ГОЛУБОМ. Интересно, все в университете такие «умные»? Или только вы...
ЕРОФЕЕВ. Нет, основная масса даже глупее вас! (Всеобщий хохот).
ДАМА в БЕЛОМ. Ссскотина!
ДАМА в ГОЛУБОМ(убийственно спокойно). Все таки меня интересует, зачем вы, такой умный, пришли к глупым рабочим?
ЕРОФЕЕВ. А разве я считаю рабочих глупыми? я сказал «вы»— просто из уважения лично к вам! (Снова хохот; библиотекарь пытается принять на себя роль соглашателя, Ерофеев ее прерывает).
ЕРОФЕЕВ. А теперь, гражданка, позвольте мне задать вам контрвопрос: зачем вы пришли в мужское общежитие? (Смех, взоры всех присутствующих обращены к даме в голубом. Последняя продолжает сохранять гневное спокойствие).
ДАМА в ГОЛУБОМ. Танцевать.
ЕРОФЕЕВ. Гм... Как я уже мог заметить, гражданка, вы танцуете только с мужчинами... Значит, вам доставляет удовольствие не сам процесс танца. Вам просто интересно находиться в тисках мужских конечностей... (Смех). А ведь признайтесь, такая близость, хоть она и красива, вас же полностью не удовлетворяет?! (Басистый мужской смех).
ДАМА в ГОЛУБОМ (гневно). Что вы этим хотите сказать?
ЕРОФЕБВ. Неужели вам еще непонятно, гражданка? Ведь «скверная прямота лучше, чем красивый обман»! (Продолжительный хохот, дама в голубом совещается с дамой в черном, явственно слышим обрывок: «Позвать воспитателя..» «напился, скот...»; черное и голубое покидает красный уголок: входят несколько танцующих пар, привлеченные необычным хохотом)
ДАМА в БЕЛОМ. Сколько ты выпил, молодой человек?
ЕРОФЕЕВ. Вчера утром — сто пятьдесят граммов. Если вы сомневаетесь — приблизьте ко мне свою физиономию — я на вас дохну. (Смех).
ДАМА в БЕЛОМ. Ох, ну и скотина же...
БИБЛИОТЕКАРЬ. Извините! Молодой человек!
ЕРОФЕЕВ. Да?
БИБЛИОТЕКАРЬ (заглушая негодование дамы в белом). Молодой человек! Ведь это все над вами смеются! Над вашей дуростью! Вас, наверное, не научили культуре в университете?! Или вы просто грязный человек, что ненавидите людей с чистой душой — или просто у вас больная совесть...
ЕРОФЕЕВ. Послушайте, госпожа библиотекарша! (Смех). Несколько дней назад я действительно восторгался вашей душевной чистотой... В сопровождении Станислава Артюхова, как сейчас помню, вы спускались с пятого этажа и оба имели чрезвычайно изможденный вид... Вам слишком по душе третья стадия... (Невообразимый хохот, затем улыбки любопытства).
БИБЛИОТЕКАРЬ (болезненно выдавливая слова). Вам всегда, молодой человек, снятся такие интересные сны? (Смех).
ЕРОФЕЕВ. Не прикидывайтесь дурочкой, товарищ библиотекарь! У вас это выходит подозрительно естественно! (Новый взрыв хохота; библиотекарь пытается остроумно отразить удар, слышно только «университет», «остатки мозга»; дама в белом пытается занять передовую позицию, умеряя общественный смех).
ДАМА в БЕЛОМ (соревнуясь со мной в остроумии и, вероятно, стараясь отбить у меня пальму первенства). Господин грузчик! Ведь из университета выгоняют только остолопов, у которых слишком тупые головы! А вы ведете себя здесь так, как будто вы всех умнее...
ЕРОФЕЕВ. Помилуйте! Откуда у вас такие сведения?! Если бы из университета изгоняли только остолопов, я бы не стал с вами спорить, а сразу бы задал вам вопрос: с какого факультета вы изгнаны? (Смех, аплодисменты ценителей юмора). И потом — господа! Неужели вам не скучно ограничивать запас своего остроумия рамками моего изгнания из университета? Не слишком ли это узко для таких умных людей?! (Поощрительный смех» всеобщее оживление).
ДАМА в БЕЛОМ. А вам не скучно щеголять тем, что вы не приучены к культуре?
ЕРОФББВ. Позвольте! А вы, случайно, не сомной ездили сегодня утром на толевый завод? Нет? (недоумение в зале, встревоженное ожидание).
ДАМА в БЕЛОМ (презрительно). Ездила. Ну и что же?
ЕРОФЕЕВ. Вы сидели в кузове с неизвестной дамой и вели интимную беседу, — при этом вы совершенно не стеснялись мужского присутствия. Между прочим, как сейчас помню, вся ваша беседа сводилась к тому, что же все-таки лучше — лежит или стоит. (Гул негодования, мужской хохот).
ДАМА в БЕЛОМ (окрашиваясь в пунцовое). Ну и оссел же ты! Мне...
ЕРОФЕЕВ. Позвольте! Я не понимаю, отчего вы краснеете! Ведь я же цитирую вам слова молодой девушки, которые были произнесены в присутствии молодых людей обоего пола и которые утром воспринимались как верх остроумия! (Аплодисменты). Видите — я даже стыжусь воспроизвести здесь вслух ваши милые шутки — а ведь вы — женщина! (Гул одобрения; дама в белом листает журнал и силится найти достойный ответ).
ПАРБНЬ. Все женщины —такие! Их не переделаешь! (Возгласы: «Ерунда!» «Правильно!»)
ДАМА в БЕЛОМ. Ты бы уж поумнее что-нибудь придумал...
ЕРОФБЕВ. Гражданка! Я не выдумываю, а констатирую факт! А если даже я выдумываю, предположим, — так какого черта вы залились краской? Или просто потому, что румянец слишком идет к вашему белому крепдешиновому платью?
(Неимоверный хохот).
ПАРЕНЬ (только что вошедший и серьезно воспринимавший конец дискуссии, старается заглушить смех). Прравильно, студент! Давно надо было бороться за чистоту нашей любви! А то современные...
ЕРОФЕЕВ. Да, конечно! Я всегда был поклонником чистоты! Если бы здесь, вот сейчас, какой-нибудь безрукий и безногий горбун вскарабкался на золотушную проститутку, я бы расцеловав их обоих!
4 апреля
6 апреля
«Знаете что, Ерофеев? Не знаю, чем вы меня заинтересовали конкретно, но вы человек слишком своеобразный. Да вы, наверное, и сами это чувствуете прекрасно. Единственное, что я вам посоветую — оставьте это. Надеюсь, вы понимаете, о каком «этом» я вам говорю... Будьте проще. Не думайте, что все они глупее вас и поэтому чем-то вам обязаны... Я не собираюсь делать вам комплименты, но все-таки могу заметить, что у вас проглядывают какие-то прекрасные задатки. Правда, они у вас опошлены и загрязнены чем-то чужим, не вашим, наносным. И все-таки для вас легко преодолимы... Не знаю, откуда у вас это наносное, — вероятно, просто кокетство... А оно вам не к лицу... Больше читайте... Для вас это самое главное. Кстати, я могла уже заметить, вы не относитесь к числу «поверхностно воспринимающих» литературу... Больше читайте... у вас слишком скромная эрудиция.-, а каждая прочитанная вами книга возвысит вас на голову... Это не каждому дается... И все-таки, Ерофеев, — можете на меня обижаться, — вам еще слишком далеко до рабочей молодежи».
7 апреля
Мне казалось, что я ухожу далеко и за мной никто не гонится.
И я действительно уходил далеко — и никто не гнался за мной.
Мне казалось, что что-то необыкновенно черное неожиданно меня остановило и заставило длительное время озираться вокруг.
На самом же деле я нисколько не озирался, озираться было некогда — на меня с неимоверной скоростью наезжал автомобиль новейшей марки...
На секунду я вынужден был уподобиться горным сернам. И в ту же «секунду» сообразил, что можно было вполне обойтись без уподоблений— черный дьявол без особого напряжения сделал отчаянный разворот, ласково обогнул меня и затормозил у здания германского посольства.
В первое мгновение я был слишком взволнован тем, что всеблагое провидение (в который уже раз!) избавило меня от трагического исхода.
В следующее мгновение я вынужден был устыдиться себя самого и своей минутной (впрочем, даже не минутной, а секундной) трусости.
Затем встал в позу Наполеона и задумчиво посмотрел на посольский подъезд. То, что я увидел, наполнило меня до отказа мистическим трепетом. И чуть было вновь не заставило «уподобиться»...
«Посол, — промелькнуло у меня в голове и задрожало где-то в ногах,— посол!.. Может быть, даже чрезвычайный!.. Может быть, даже... ну, конечно, — раз чрезвычайный, значит и полномочный! Значит, и то, и другое вместе... И все это вместе... обогнуло меня!! Меня!.. Обогнуло...»
«А кто — я? Кто?! — вопросил я себя и принял позу, среднюю между аристотелевской и сократовской. — Кто?! Не Поспелов? — нет! Не Даргомыжский? — нет! Тогда кто же — Беркли? Симонян? Заратустра? Жуков? — нет... Назым Хикмет? Нежданова? Прометей? Чернов? Рафаил? Микоян? Правый полусредний? Леонардо да Винчи? — опять же нет... Тогда кто же? Неужели — обыкновеннейший пуп?..»
«Гм... Пуп...— чудесно! Пусть будет— пуп! Пусть обыкновеннейший!.. Но ведь... уступил мне дорогу посол агрессивной державы!.. А? Хе-хе-хе-хе! Уступил!! Жалкие люди, — мысленно произнес я, оглядев с ног до головы встречных пешеходов и сменив аристотелевскую позу на позу постового милиционера, — нет, все-таки, до чего жалки эти существа и до чего же мелочны их волнения! Один оплакивает утраченную младость, другого укусила вошь, третьему не оплатили простой, четвертый разочаровался в запахе настурций, пятому разбили голову угольным перфоратором... Неужели бы и им уступил дорогу посольский экипаж?.. А?..»
«Нет, черт побери, им бы, конечно, не уступил дорогу посольский экипаж. Если даже рассудить здраво, так не только чрезвычайный посол, но и зауряднейший смертный никогда не уступит дорогу человеку, которому всего-навсего разбили голову угольным перфоратором. Значит, есть во мне что-то божеское... Ну, не божеское, а что-то такое... неизмеримо более высокое, нежели полномочные представительства и международные конфликты... И это «что-то» заставило даже Каина на мгновение стать гуманным!»
«Странное дело, — продолжал я, на этот раз обращаясь к встречным, — очень возможно, что и работники советского министерства, встретив посла на ковровой лестнице, почтительно отступали, расшаркивались и окрашивали лицо свое в улыбку раболепного смущения... а получали в награду снисходительное поплевывание и, ослепленные саксонской воинственной гордостию, заражались оборонческим страхом!»
«Очень возможно также, что страх этот породил в посольском мозгу «далеко идущие выводы». И — кто знает! — может, дула боннских орудий, направленные к сердцу освобожденной Польши, ждали только сигнала; а поводом к нему могло послужить малейшее выражение примирительно-восточной дрожи!.. А дальше... — вы понимаете, что дальше?! — миллионы искалеченных жизней, озера материнских слез, девочки с разбитыми черепами, заокеанский кал в усадьбе Льва Толстого и... все что угодно!»
Я разрыдался. Слезы лились на тротуар, брызгали на продовольственные витрины.
Перламутрово-чистые слезы... слезы человека, заронившего искру гуманности в зачерствелое сердце... слезы, избавившие от слез миллиарды материнских глаз.
Они, эти слезы, словно бы делали полноценными те миллионы человеческих жизней, которые, возможно, были бы искалечены. Они как будто бы склеивали разбитые черепа маленьких девочек и вымывали кал из усадьбы Льва Толстого. Они...
А эти люди не понимали меня. За минуту до того спасенные мною, они смеялись над моим умилением.
«Посмотрите... его чуть не раздавила машина... и он плачет... плачет, бедный... Ему было, наверное, так страшно...»
29 апреля
— Ерофеев! С вами разговаривает сержант милиции, а не девчонка!
— Ну и что же?
— Поэтому не стройте из себя дурачка!
— Помилуйте, товарищ сержант, где же это вы видели, чтобы кто-нибудь перед девчонкой строил из себя дурачка?
— Хе-хе-хе, Ерофеев, вы думаете, если я сержант милиции, так и не имею никакого дела с девчонками?
— Ну, так в таком случае перед вами не девчонка, поэтому стройте из себя не дурачка, а сержанта милиции.
(конец марта 1957 г.)
— Я смотрю, Ерофеев, ты младше меня всего на год, а ты сейчас находишься на таком этапе, на котором я был, наверное, года три или четыре назад. Ты увлекаешься стихами, а у меня это уже давно пройденный этап... Правда, я уж не так увлекался, как ты, — чтобы целыми днями только этим и заниматься...
— Знаете что, товарищ слесарь-водопроводчик, я тоже когда-то говорил глупости... но это у меня уже давно пройденный этап. Правда, я и раньше увлекался этим не так, как ты, — чтобы целыми днями только этим и заниматься...
(26 апреля 1957 г.)
— Это за что же меня, бедного, расстреливать?
— За то, что ты врах!
— Это почему же я врах, товарищ начальник?
— А это уж у тебя спрашивать не будут, Ерофеев. У нас слишком мало разговаривают с такими, как ты, которые нам мешают!
— Мешают?! Чему мешают, товарищ начальник!
— Чему?! Достижению нашей общей цели, Ерофеев, если это вам не известно!
— Ну, так как же мне быть, товарищ начальник... Вы просто цитируете Игнатия Лойолу, и мне становится не по себе... Вы знаете, кто такой был Игнатий Лойола?
— Не слышал.
— Это был, между прочим, один из прославленных сподвижников Владимира Ильича Ленина, талантливый марксист, о котором даже Плеханов отзывался довольно...
— Не слышал, не слышал. В «Кратком курсе» его не было. И фамилия какая-то...
— Да-а, он по происхождению испанец, по взглядам — интернационалист. Между прочим, дивную фразу произнес Игнатий Лойола на заре нашего века: «Цель искупает средства»...
— Как раз для тебя эта фраза, Ерофеев... Для тебя и тебе подобных! Марксисты...
— Да, но почему — «тебе подобных», товарищ начальник? Во-первых, я слишком бесподобен... А во-вторых, вы знаете, кто такой был Игнатий Лойола?
— Нну... я же тебе говорю, что не слышал... И не важно, кто был...
— Игнатий Лойола был, между прочим, самым фанатичным из всех средневековых инквизиторов... это был «талантливый повар», даже Кальвин отзывался о нем...
— Так что, Ерофеев, я тебе советую все это прекратить, иначе...
— Да, и между прочим он был немножко похож на вас, товарищ начальник. И ходил в таких же очаровательных носках...
— Да-а?
— Угу. И, между прочим, его повесили. И, между прочим, когда он висел, то при этом очаровательно дергался...
— А вы думаете, я вас не понял, Ерофеев?
— Ну, это даже не важно, поняли вы или...
— Ты невоспитанная свинья, Ерофеев!
— И тем не менее он очаровательно дергался...
(29 апреля 1957 г.)
— Что это ты на меня исподлобья смотришь?
— А разве я исподлобья смотрю?
— Как на лютого врага...
— Нет, что вы, товарищ секретарь, у меня просто есть одна интересная привычка: на людей, которых я презираю, я смотрю прямо; на людей, которых хоть немножко уважаю — сбоку...
— А ты сейчас на меня смотришь как-то и не так, и... не сбоку... а вполоборота...
— Нину, я просто имею обыкновение смотреть так на людей, которые... недостойны
презрения, но и уважения тоже недостойны... Я смотрю так на тех, которых умный человек считает умнее себя, а дурак — глупее себя...
— Ккаккой ты все-таки умный, Ерофеев!
— Нет, товарищ секретарь, я от рождения идиот.
(29 апреля 1957 г.)
1 мая
Давно уже я вошел в этот автобус. Так давно, что даже не помню теперь, как встретили меня пассажиры... Наверное, никак не встретили: ведь входят и выходят так много, зачем же примечать каждого...
Они просто не хотели примечать; им мягко, тепло, — они даже не смотрят на выход, на «свой» выход. И не смотрят на тех, кто входит: для чего им смотреть на них, если им так уютно!..
Меня заинтересовало: если все-таки они скоро выйдут — для чего же сидеть? Они же выйдут на холод — так и заранее согреваться неэачем! Они ведь и вошли, чтобы потом — выйти!.. Удивительные пассажиры!
Если бы я все это выражал вслух, меня бы не поняли... На меня бы оглянулись, зашикали: «Какое вам дело!» Вечно это ругаются пассажиры, которым не хватило мягких сидений! Успокойтесь!.. успокойтесь...
Я это уже знаю заранее: ...успокойтесь... какое вам дело...
Потому я внешне не восставал; просто — немножко смешно было: сидят— ну и бог с ними... а все-таки, для чего сидеть, если можновстать... или даже на пол лечь — это ведь гораздо умнее, лечь на пол и ковырять в носу... Сидеть — это и я умею, это каждый может — сидеть...
Я даже задумался: если бы вдруг освободилось сидение, рядом со мной... что тогда?.. Я ведь страшно люблю задумываться.
...Нет, конечно! я ни за что не сел бы! Ведь рано или поздно все мы выйдем! И тот, кто сядет вместо меня — тоже. Встанет и выйдет. К тому же...
Вот это уже самое главное: «к тому же» любая остановка может быть моей. Когда меняспрашивают: «Гражданин, вы на следующей сходите?», мне кажется, что меня дразнят. Стоит, мол, нарочно, чтобы мешать. Без билета... а ведь смотрит на всех так, как будто бы кто-то виноват, что ему приходится стоять... Не знает сам, куда едет... Удивительный пассажир!
Даже в голосе чувствуется злоба: «Путается... Отошел бы в сторонку, что ли...»
И я просто не могу их понять. Задевать безобидного — это же... Да и какое им дело! Разве я виноват, что меня втолкнули сюда! Они же сами видят, что мне не только что отойти в сторону — мне даже повернуться невозможно...
Я, может, для того и еду, чтобы понять; для чего же едут другие... И вообще: для чего входить туда, откуда есть выход...
6 мая
Грузчик второго строительного управленияРемонтно-строительного треста получает инструктаж в германском посольстве!
Прокламации под мартыновской юбкой!
Бомбы над кинотеатром «Пламя»!
Грузчик второго строительного управления Ремонтно-строительного треста требует конституционной монархии!
Начало стачечного движения за увеличение рабочего дня!
Шатобриан под подушкой бывшего комсомольца!
Евангелие на обеденном столе!
Служащие трестовской бухгалтерии вынуждены признать «Уголовный кодекс Союза ССР» значительной вехой в развитии пасторального жанра!
Советский грузчик в объятиях Тайницкой башни!
Предсмертные судороги подполковника Дробышева!
Коммунисты идут на компромисс!
.
7 мая
У меня расшатанные нервы.
Когда я встречаю на улице подозрительный взгляд, я, против своей воли, отвечаю тем же.
Если при мне оскорбляют человека, которому я признателен, мне вдруг становится так хорошо... В такие минуты я не замечаю подозрительных взглядов и смиренно потупляю голову...
А стоит мне отойти от оскорбителя, я поворачиваюсь и смотрю на него презрительно.
Он отвечает мне тем же.
8 мая
— Я тебя не понимаю... Или ты просто дурак, или ты человек, упавший с луны. Другого объяснения нет. Или, может, ты просто пьяный...
— Кстати, я совершенно трезв... Нальем?..
— Давай...
— Ттэк — не торопясь, начнем сначала... Во-первых, ты сказал: я тебя не понимаю, — ты, наверное, дурак... Но ведь не только умный не может понять дурака, а чаще как раз наоборот, дурак не может понять умного. Так что этот вопрос спорный, и мы его отодвинем...
— Давай говорить просто.
— Давай просто. Мне все равно.
— Кгхм... Ты любишь... Родину?
— Мдэс... Стоило ли, право, делать умное лицо и произносить «кгхм»...
— А все-таки...
— И «все-таки» не могу ответить... У меня, например, свое понятие «любить» и свое понятие «Родина»... Может быть, для меня выражение «любить» имеет то же значение, что для вас — «ненавидеть», — так что ни «да», ни «нет» вам не дадут ничего...
— Гм... Это я не понимаю... Мы же условились говорить просто...
— Так я и говорю просто. Проще — некуда...
— Предположим, для меня «любить Родину» это значит «желать ей блага»...
— Чудесно... Теперь представьте себе: я тоже говорю: желаю ей блага... Но для меня, может быть, благо — поголовное истребление всего населения нашей, извините, Родины... А для вас совсем другое... Для вас «желать» — значит «стремиться к достижению», а для меня — «отворачиваться» от того, что мне нравится...
— Ну, у тебя тогда нечеловеческие понятия обо всем...
— Ты хочешь сказать: «не мои»?
— Ну, раз «не человеческие», значит, в том числе и «не мои»... Да и зачем придавать каждому слову свое значение — возьми ты самое простое слово: «бежать»... Ведь ты же не придашь ему никакого своего значения...
— Нет, конечно... Потому что «бежать» не имеет никакого отношения к... так сказать, духовной стороне человека... так же, как «солнце», «баклажан», «ЦК», «денатурат» и так далее... Эти вещи можно понимать, но не чувствовать... К тому же смысл всех этих понятий — неизменный и точно зафиксирован в словаре.
— Но ведь в словаре-то давно уже зафиксирован смысл и всех этих ваших... духовных слов... Возьмет любой человек словарь — и ему совершенно ясно, какое правильное значение имеет слово, ну хотя бы «желать»...
— Гм... В таком случае, пусть этот ваш «любой человек» сначала справится в словаре, что такое «общепризнанное» и что такое «индивидуум»...
— Хе-хе-хе-хе... Остроумно, конечно... Но все-таки... у всех уже укоренилось издавна одно общее понятие «желать»... Я, например, лично первый раз встречаю человека, который еще пытается втискивать какое-то другое значение в это слово...
— Ну, тогда вы сами попутно справьтесь в словаре, что такое «укоренившееся» и что такое «искоренять»...
— Черт побери, неужели тебе еще не надоел «словарь»,.. Вот я еще чем хотел поинтересоваться... Ты говоришь, что у тебя свое собственное понятие о слове, например, «любить», «ненавидеть» и так далее... А вот ты почему-то путаешь эти понятия, пусть даже они будут и твои собственные... Ты вот говоришь, что «может быть, для меня любить— то же, что ненавидеть» и так далее...
— Ну, во-первых, я совсем не так выражался... И потом — что же здесь особенного? Ты никогда точно не определишь слова, которое выражает какую-нибудь «отрасль» твоего душевного. Каждое определение потребует у тебя слов которые тоже нуждаются в определении... И в конце концов, все окажется неопределенным и невыразимым... А то, что две неопределенные вещи путаются, — в этом нет ничего удивительного...
— Ну, так с таким же успехом могут путаться и все твои эти «обычные» слова, их тоже надо опре...
— А что ж, они и в самом деле путаются...Вот я, например, перечислил четыре совершенно обычных слова... У вас, наверное, путаются понятия «ЦК» и «солнце»... А у меня, например, «ЦК» и «баклажан»...
— Хе-хе-хе-хе...
— А что? — спутать их очень легко... И то, и другое «невкусно без хлеба»; и то, и другое немного дороже ливерной колбасы, притом, обе эти вещи своей внешностью напоминают что-то такое...
— 0-ах-ха-ха-ха!!
— Потом! — я, например, путаю «ЦК» с «денатуратом» — и то, и другое имеет синеватый оттенок, затем — оба они существуют, могут существовать и сохранять свою целость только в твердой и надежной упаковке. Вы, вероятно, знаете, что это за «упаковка»... Далее — обе эти вещи распространяют смрадное благоухание... и, в довершение всего, при поднесении зажженной спички легко вспыхивают и «горят мутным коптящим пламенем»... А? Как вы думаете?
— Все это, конечно, очень хорошо... Но я-то, вообще, никак не думаю...
— Чудно, чудно... я всегда безумно любил людей, которые «никак не думают»...
— Да?! А может быть, вы, как всегда, втискиваете в слово «люблю» свое значение «ненавидеть»?.. Ха-ха-ха...
— Нет, почему... Я вынужден пока «втискивать» в это слово общепризнанный смысл... Я, как и все грузчики, слишком благоразумен...
— Что-о-о?!! Вы — грузчик??!!!
9 мая
Господь Бог цитирует Федора Тютчева!
Смотрите на небо!
Смотрите на небо!
Это — печать Всевышней нервозности!
Проверьте исправность громоотводов и захлопните чердачные окна!
11 мая
Иногда припоминаются сентябри...
Кажется — как это ни странно, — что через полгода снова будет сентябрь...
И снова, как в сентябре, в памяти всплывет апрельская икона, и запахнет октябрьским одеялом...
А теперь прошлогоднее исчезает...
По временам что-то недавнее повисает в воздухе...
Загорается лампа... При свете красного абажура от моста через Яузу ползет холодный туман... Озаряется сердитой улыбкой музыкантовская рожа... И окоченевший пьяный хватается зафонарный столб.
А потом барабанит дождь... И, привалившись к стене, побледневшая Лидия заплетает косы...
А паровоз гудит простуженным голосом, потом оседает, окоченевший, к подножию фонарного столба...
И шепчет, опустив голову в тарелку: «Дети мои... Дети мои...»
И гораздо отчетливее — во сне...
А наяву — на секунду, неясно, расплывчато...
Особенно, когда приятно пахнет осенью...
А потом — холодом...
Удивительное ощущение!..
Словно бы 56-ой год совершенно неожиданно упал мне на голову, разлетелся на куски апрелей и сентябрей...
И теперь звенит в голове... звенит...
14 мая
...Все издохнут! Как собаки издохнут! И памяти о них никакой не останется! Потому-то и бесятся все! Думают, что если они будут убивать да резать, так о них помнить будут! Все одно!.. Ха-ха-ха-ха! А в сумасшедших домах! Ты видел?! — в сумасшедших домах! Что там творится! А-а?! Раньше хоть там умные люди сидели! Изобретали, читали, писали — да от этого и сходили с ума! А теперь — что? Теперь каждая сволочь падает на улице и ногами трясет! На Канатку ему, собаке, хочется, чтобы ни о чем не думать!..
...А все это ходят в бостонах! Красятся! Пудрятся! Духов на себя льют! Так это... двигают бровями! Глазки строят! Читают романы! Если есть кто-нибудь заразный, так на него косятся, боятся заразиться да издохнуть!.. А?! Хха-ха-ха! Боятся издохнуть!..
...Ты понимаешь, я точно такой же... И алкоголиков — всех! — за людей не считаю! Это уже не люди! Мы все издохнем! Так надо брать все, что тебе нравится, пока ты жив! Я вот, к примеру, пью так просто! Нравится просто пить! Вот и пью!..
...Скверным делом ты занимаешься, малый! Никакой такой особенной психологии нет ни у кого из этих вот! И изучать нечего! Все люди как люди! Каждому человеку хочется выпить! А у них немножко поменьше воли, не могли воспитать в себе с детства волю! Любой человек в любую минуту с удовольствием бы выпил! А он просто сдерживает себя — таких вот и надо уважать! А не этих вот, которые стоят здесь целыми днями да харкают!..
...Я не понимаю, чего все жалуются на плохую жизнь! И еще говорят, что поэтому и пьют, что у них плохая жизнь! Я, например, думаю, что, наоборот, от хорошей жизни все и валяют дурака! Будь у них мало хлеба, так они бы не стали напиваться до дурости, а потом друг другу бить морды! И лучше будут жить— все равно пить будут, еще больше, чем сейчас. И морды...
...Ка-агда я пья-а-ан,
А пья-ан всегда-а-а я-а-а,
Больну-ую ду-у-у-у-ушу
Я во-о-одкой а-атважу-у...
...И я тебе скажу, почему война так действует на людей! Все-таки человек только в древности был зверем, и все время двигался по гуманной линии. Сейчас нет ни виселиц, ни плах, ни гильотин! И гораздо гуманней был человек в этом году, скажем, чем двадцать или даже десять лет назад! А на войне — наоборот! На войне, что ни год— то все бесчеловечнее делается это оружие... Поэтому между мирным и военным временем все больше делается пропасть! И она все больше и больше!.. Ее поэтому и боятся— те, которые пойдут...
...Мне-э-э ррро-оди-ну-у-у,
Мне-э-э ми-и-илу-ую-у,
Мне-э-а ми-и-илай да-айте взгля-ад...
...Хлопцы! Сынки! Осчастливьте старика! Я линию Маннергейма... брал с боем! Никогда не шутил с изменниками, а душу всю выкладывал, кровь...
...И поделом! Бабам не место в пивной! Раньше-то, посмотришь, и не видно нигде было, чтобы баба допьяна опивалась, а теперь чище мужиков! Рукавом утираются! И... голландского сыра не надо, а?!! Хя-хя-хя!..
...За убийство— в тюрьму сажают, расстреливают! Недавно у нас одну посадили, за то что своего ребенка задушила, двухмесячного! По закону нельзя убивать ребенка! А аборты не запрещаются! Это что же получается — убивать ребенка в утробе матери — можно. А как вылез — уже нельзя, тюрьма! А что, если его задушить, пока он только еще голову просунул— это что? — карается по закону или нет?!
...Да здравствует великий наш наррод — стрроитель коммунистического отечества! И нашего великого завоевания от всех капиталистических попыток...
...Господа! Нюхайте кильку! Нюхайте кильку! Лучшее средство от горестей и заразных заболеваний!..
...Бывал и в Сталинграде, бывал и в Берлине. Наш брат Иван ленив, ленив... ну уж а если его разозлят, тогда спуску не жди! Что статуя в Берлине стоит, так это хорошо, просто так бы статую не поставили! А если рассудить — так незачем, вроде насмешки как будто... Да и нашего брата Ивана не за что винить, озверели, озлобились. Мы все в Берлин-то вступали с таким видом, как будто бы это саранча, которых всех надо уничтожить, всех немцев... Побили много, правда, баб прямо в подъездах ебли и сразу штыком в пузо... Да ничего не поделаешь, немцы тоже наших стариков убивали... Да ведь у них и цель-то была такая — всех истребить... А у нас ведь миссия освободительная... Немцев от немцев освобождали...
...С тех пор и трясутся руки. Ты, малый, не поймешь это, нервное состояние. А все равно никого не виню, ни государство, ни войну. Сам виноват, вот и исповедывался, как Мармеладов перед Раскольниковым. Хе-ххе-ххе! Какой я Мармеладов... Как ты — Раскольников... Хе-ххе... Бывший студент... Может, пойдешь убивать старух, а потом в обморок падать... Хе-ххе-хе... Не выйдет... Теперь уже не выйдет. Теперь старухам почет, пенсия. А молодым — все дороги открыты, и в пивную тоже...
...Я же вввам говорю, что не продавал! Не пррродавал! Не смей хватать, паскуда! Вы у нас для порядка поставлены, а если человек честным трудом...
...Удивительные люди сидят у нас в правительстве! Как будто бы умные, а такие глупости иногда делают... Возьмите хотя эти обеды, банкеты! Все время раньше допускалась такая глупость: человек, который руководит, ест лучше и больше, чем те, которыми он руководит. Это так нелепо! Что даже и сейчас наши руководители больше всего любят эту привычку! Удивительно... Неужели они не чувствуют, до чего это глупо...
...Так что и жизни-то, по сути дела, нет никакой. Пьем — и все. А отчего пьем? На какие деньги пьем? — это, может, и дела никому нет... Может, это я кого-нибудь убил, да теперь вот его и пропиваю, может, я его и не убивал, а просто себя считаю убийцей... Я, может быть, сам девочку из огня вытаскивал, может, она горела и кричала, а я ее вытаскивал... А теперь и... ппропиваю ее... Тут... душа человеческая много знает... от этого обычно и...
...Объедаются, сволочи! Крровушку народную пьют! Соревную 1 с я... заокеанские империи кожу с наррода... А русский — душевно ссвободный человек! Хочу — пью... Хочу — плачу, хочу — в моррду... А у нас не так! У нас, у русских— не так! Захотелось — иди, бери домой, все чинно, по-образованному, ...главное, чтоб шуму не было, чтоб никто не кричал... чтобы все — тихо, это самое главное...
...Прравильно! Прравильно!! Мы имеем полное право!..
...Даже ссать с третьего этажа запрещают. А в каком это законе написано, что ссать с третьего этажа нельзя...
...Думают, мол, помнить будут... А все одно...
15 мая
«Вы, видящие бедствия над вашими головами и под вашими ногами и справа и слева! Вечно вы будете загадкой для самих себя, пока не сделаетесь смиренными и радостными, как ребенок. Благо дано всем Моим детям, но часто в своей слепоте они не видят его. В своем самодовольном легкомыслии они отворачиваются от Моих даров и с плачем жалуются на то, что у них нет того, что Я дал им. Многие из них отрицают не только дары Мои, но и Меня, Меня, источника всех благ.
Оставьте ваши невежественные мысли о счастье, о мудрости, оставьте все ваши желания, — тогда познаете Меня и, познавши Меня в себе, глядя из великого мира внутри себя на малый мир вне вас, вы будете благословлять все, что есть, и будете знать, что все хорошо и в вас и вне вас».
Криш. (12 ч. ночи)
16 мая
«Не нужно, ведь тебе же сорок лет... Ты поправишься... Это же ты просто заболела...»
«Доченька, не надо... Помнишь, ты покупала елки... Подходила к каждому ларьку, просила самую маленькую и красивую... А потом бросала... Я же тогда всех уговаривала: не надо смеяться... не надо смеяться...»
«Ты ведь знаешь, что болела тогда... я же ведь тебя уберегла... а ты говорила, что я виновата... Плакала, говорила, что тебе стыдно... Помнишь?..»
«Ты ведь меня узнаешь?.. Не нужно так смотреть... Это оттого, что ты заболела... Помнишь, Венька к нам приходил... Ты выпила маленькую-маленькую рюмочку, а потом говорила, что тебе грустно... И все — какое-то тяжелое и грустное...»
«А Анна Андреевна вечно будет жить... Упокой, Господи, душу ее страдальческую... Она и сейчас тебя любит... Придет к тебе... А ты ведь тогда и смотреть так не будешь... Смеяться будешь... рассказывать... что ничего и не было... А просто заболела немного... И стало грустно... Да?»
«Узор будешь вышивать... и все поймешь... выздоровеешь... Все будет опять хорошо... как раньше...»
17 мая
— Вот ты говоришь: высшие цели... А ты не думаешь, что существуют умные люди — умные! — а они не понимают, что это значит! Не понимают! Не потому, что не могут! — не хотят! Зачем мне издыхать ради высшей цели, если она меня не воодушевляет?!
— Иногда мне самому становится страшно! Представь себе — я ем! Ем, потому что знаю — если я не буду есть, я не смогу работать! Но если я не смогу работать, я вынужден буду не есть! Кажется — просто! Сомкнутое кольцо — и никакой цели! Понять это просто, а представить себе, прочувствовать — станет жутко! Ты говоришь — высшие цели? А зачем они! Серьезно, зачем?
— Встань в мое положение. С утра до пяти вечера ты выгружаешь из печи кирпич. Температура 40—50 градусов. Кирпич раскаленный. На улице, если ты даже урвешь полчаса на отдых, — жарко. Работаешь почти голый, глотаешь испарения горячего кирпича — и все время одно и то же: наклоняешься над кирпичом, берешь, грузишь на тележку, ее отвозят, моментально подвозят другую — у тебя уже кружится голова, грудь жжет, во всем теле ломота, ты еле держишься на ногах — и все равно: наклоняешься, берешь, грузишь, опять наклоняешься...
— Ты подымаешь один кирпич — и знаешь, что за ним пойдет еще семьсот штук. Нагрузил семьсот — начинаешь снова. Ты идешь домой — и знаешь, что завтра с утра ты опять с головой залезешь в эту чертову печь и начнешь все сначала. Вечер дается тебе, чтобы ты мог подкрепить свои силы, поесть, отдохнуть — а завтра...
— В конце концов, тебе уже ясно, что именно-то в этой печи — вся цель твоей жизни. И тебе совершенно безразлично, вдохновляют ли тебя высшие цели или ты работаешь бесцельно. Тебе все равно, в каком государстве ты работаешь и какими идеями руководствуются твои властители. Тебе совершенно все равно.
— Когда-то я много читал, теперь ничем неинтересуюсь. Просто я знаю, что ни одна книга и ни одна музыка не выразит моего чувства. Мне нужно произведение, которое выражало бы самые сложные чувства — и одновременно не выражало бы ничего. Да вообще-то мне и ничего не надо.
— А казалось бы, чего мне жаловаться! Я работаю в адских условиях — но зато: полторы тысячи!! Я могу всегда быть сытым и хорошо одеваться — да, но сердце, легкие... Еще лет пять — и я уже не жилец.
— Иногда забудешься у печи... Вспомнишь, что работаешь и для детей... Бессознательно задаешь себе вопросы: какие дети? зачем дети? — грузить кирпич?? Тогда зачем он, этот кирпич? Берешь один; как сумасшедший» бросаешь его об пол, разбиваешь; потом второй, третий, четвертый... Потом одумаешься— ну, разбил ты один кирпич, второй, но ведь впереди еще семьсот, а там еще... Останавливаешься, переводишь дух, начинаешь все сначала...
— Все это хорошо: люди издавна так работали, но ведь у нас все это, вместе взятое, без зазрения совести называется счастьем! Единственное, что у тебя остается, — водка, а ты пьешь ее осторожно, крадучись, исподтишка... Любая неосторожность— и тебя оштрафуют на 50 рублей!
— И все это — ради высших целей!
19 мая
Все в той же малиновой кофточке... страшно...
20 мая
— Ну куда я сейчас пойду?.. У меня... ннет... ничего нет! Что, ты думаешь — я так и пойду? Чтобы все смеялись надо мной — пусть... Да?! Ты что же — тты... человека понимаешь?
Тупо посмотрел на меня. Я отвернулся: попытался придать своему лицу безразличие.
— По-твоему... я должен на кирпичах спать... Так, что ли?.. Рубля жалеешь... своему другу... рубля жалеешь... В рррот я всех ебу в таком случае... Мне нужно...понимаешь?.. напиться нужно...
Я пробовал убедить его, что он и без того пьян «слишком достаточно»: я не дам ему ни глотка из своей четвертинки; что же касается денег, то их у меня нет совершенно...
— Ты же еще мне... сыннок!.. Ты еще... подстол ходил пешком... а я уже дддесять рраз человеком был... Ммалых ребят видел... И больших видел... тоже... А теперь — что? — умирать, что-ли мне хочется? Обязан я что ли — умирать?..
Расстегнул телогрейку, обнажил мохнатое туловище.
— Видишь!.. Везде горит... огнем горит... А на что мне рубашка? Взял — и пропил... Пиджак тоже — как будто задаром... пропил... Как у русского народа... что выпито и проебено... то в дело произведено! Хе-хе-хе... Все за мозоли покупаем... а продаем — даром... В носках теперь идти... Ттак?
Нагнулся, придерживаясь за мою куртку, стал снимать грязные носки. Встретив мою улыбку, тоже улыбнулся.
— Малый! Мы... с тобой пили... а ты хороший малый! Тебя... девки целуют... Так всегда и надо делать!.. А мне... босиком теперь... дойду до кольца... буду все покупать... все, что лежит, все буду покупать... а телогрейку продам... Голый пойду... Прическу себе сделаю...
Снял носки: босой, опустился на землю.
— Купишь, а?.. В ней же цена не за то... что дорогая... Мне она нужна... Никому не продам... Голый пойду... От самой Москвы в ней прошел... А жены у меня нет... Теперь уже все равно — рубашку продал, ботинки продал... А телогрейку— нниккому не дам! Это своя, русская... Купишь, а?
Заерзал под ногами, схватился за мою руку.
— За один глоток, а? Носки отдам... Это они грязные, потому что темно... А были... хорошие, полоски везде... А?.. Не хочешь, значит?.. И телогрейки не хочешь... Душу-то нельзя продавать, душа у меня... как русский герой... а продавать нельзя... Телогрейку — можно...
Вероятно, вспомнив, что у меня в кармане четвертинка, неуклюже поднялся, стал на колени, обеими руками ухватился за карман.
— Сыннок... Я же не пожалею ничего... Отдам... Телогрейку отдам... Что еще у меня... нничего больше... Вечное тебе спасение будет... По-божески все будет... Ты же такой хороший... сынок... По-божески...
Пришлось вынуть четвертинку и заложить за спину.
— Ммилый, я же не хочу... Мне... можно не прятать... Один раз... я же понимаю... человеческие чувства... Ведь я... Я же не требую... Мне как другу... А никакой водки мне не надо... я и так... Водка везде есть... а чтобы душа горела... выпить надо... А телогрейку... тоже надо... ее одеколоном немного... помочить... и будет как... в хороших людях. Я — что? Я — не хороший? Тогда плюй мне в рожу!.. Ну? Я — что? Не человек?!. Тогда бей... Бей, и все... Ебать всех в ррот в таком случае... Бей... жалеть не надо... Я все, что надо... А сто грамм — за советскую рродину, за службу...
Стало жутко. Всплыли на поверхность скверные желания... Помутился рассудок...
Ровно в час ночи я выбросил ему четвертинку.
21 мая
Помню, как в тумане... Было жарко и хорошо... И когда вспоминаю, снова становится жарко...
А она даже и не заметила.
22 мая
— Зачем бьешь?! Это беззаконие!
— Никто и не бьет! Слепой, что ли?
— Э-э-эх, надрызгалась, старая ведьма, ее и сапогом не разбудишь!.. До чего же все-таки доходят...
— Добро бы мужик какой-нибудь, а то ведь женщина! старая! И откуда только такие берутся?!
— А ведь сидела еще, денег просила... Какие только дураки ей давали?!
— И не стыдно ей, суке старой...
— Детей-то, наверно, нет... А то б постыдилась... этак-то...
— Да что ты ее, сынок, подымаешь-то — как? За голову... да сапогом!.. Руками бы уж, что ли?
— Возьме-о-ошь такую руками! поды-ымешь! Заблеванная вся...
— Как ведь скотина какая-нибудь... Да скотина-то чище... Люди-то хуже скотов стали!
— И не говори...
— Ляжет такая в сестиваль*, так все дело И испортит... Позор да и только!
— Ну, уж в фестиваль — так долго чикаться не будут... Это-то еще ничего, — видишь, как он ее удобно, — сапожком за живот и перевертывает...
— И чего пьют, спрашивается?.. Чего пьют?
— Какой ччорт там— «переживает»! Какого это ей хрена «переживать»? А если переживаешь, так переживай, как все культурные люди...
— Чем это она недовольна, интересно?! Надрызгалась — вот и все.
25 мая
Ерофеев! Вы плохо кончите! Вам, наверное, и во сне снится, что вам стреляют в затылок!
«28 июля — II августа 1957 года в Москве состоялся! Шестой Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Советские юноши и девушки задолго до начала форума готовились достойно встретить посланцев юности, дружбы, мира— зарубежных гостей 140 стран». (Из газет.)
Ерофеев! Вы некультурный человек! Посмотрите на нашу молодежь! Разве кто-нибудь, кроме вас, в общежитии ходит в дырявых тапках?
Ерофеев! А вы, оказывается, хорошо стряпаете стихи! Вы о чем пишете — о природе или о девушках?
Ерофеев! За что вы ненавидите женщин? Женщин надо любить! На то у них и пизда!
Венедикт! Почему тебе все — смешно?
Венедикт! Ты хоть свою родную мать не называй сволочью!
Ерофеев! Вы рассуждаете обо всем, как трехлетний ребенок! У всех людей в голове мозг, а у вас...
У вас — «олимпическое спокойствие», Венедикт!
27 мая
Я люблю совершать благородные поступки, это моя слабость. Благодарение Богу, мне еще не представлялось подходящего случая. Иначе мне пришлось бы хвастаться перед ними, что я совершал их.
А я вот представил себе, что сегодня утром я был благороден... А представить гораздо труднее, чем совершить в действительности.
Может, я и в действительности совершал то, что мне представлялось, — ну, да ведь над благородством не смеются.
А над моими действиями-таки смеялись, хоть, может быть, мне это просто казалось.
А казалось бы — над чем смеяться?
Это даже своего рода долг— одернуть заблудшую женщину. Я лично ничего не имею
против того, чтобы женщина являлась в общество с расстегнутой ширинкой, это, напротив, представляется мне явлением благоуханным...
Но если эта же женщина пытается убедить собравшихся в том, что обозначенное явлением благоуханным — плод общественно-разгулявшегося воображения, здесь уж поневоле приходится прибегать к крайним мерам.
В этот миг я походил на Демосфена, я выражал сквозь зубы интересы большинства. Я это чувствовал, — толпа с удовольствием скандировала лейтмотив моей речи: «По зубам ее, стерву... По зубам...»
Но бить ее не решались — разве же можно без опасения даже приблизиться к балтийскому матросу. Значит, я ошибался, принимая его за столетнюю женщину. Мне просто казалось... По утрам меня интересует только кажущееся... Мы раскланялись...
Он отрекомендовался мне «апологетом» человеческого бесстыдства, он не фантазирует по утрам... С недавнего времени он всеми признанный порт пяти морей и крупнейший железнодорожный узел... Он падает на землю и дергается... Ну конечно, он сумасшедший, это все понимают...
Если он в бреду даже речь мою называет неблагородной, то какие же могут быть сомнения... Он сам это хорошо понимает, он видит, что по утрам все смеются над ним... Бедный помешанный... Он оскорблял меня...
28 мая
«Сыннок... ты меня обижаешь... я тебе подношу, как брату кровному... Как сыну своему подношу... А ты даже от своего... кровного... не хочешь принять...
Тты думаешь, я тебя просто напоить хочу... Чтобы ты напился да извиняться стал... Скверные, значит, у тебя... мысли... если ты так думаешь... Не за что передо мной извиняться...
Я ссам, если хочешь... извиниться могу... что в воскресенье ругаться с тобой хотел... Если б не баба, мы бы с тобой поругались... по-хорошему... Она тебя любит, моя баба... Все хочет, чтобы ты ей стихи писал...
А от меня, проститутка, стихов не дождется... я уже дураком давно не был... Муж, значит муж... Расписаны — и все, никаких стихов... Прихожу в любое время... Если дает— ебу... Нет — ухожу к ебаной матери... Как будто у меня других блядей нет... Ты думаешь, я с одной ногой — так и блядей не найду... Блядей я всегда найду, еби только, успевай...
А тты — э-э-эх! — к бабе моей прилепился, стихи ей пишешь... Ппоэт... девятнадцатого века... Хе-хе-хе... Наверное, любишь, когда она перед тобой заголяется... Все это она хочет, чтобы ее молоденький лизал со всех сторон... Так жопой и завертит... от удовольствия...
Да ты не обижайся... Она хорошая баба... Она тебя не обидит... всегда, что надо, поесть сготовит... Ты как сын у нее, на всем готовом, только пои ее больше... Она, когда немножко выпьет, так сама бросается на шею, плачет... Так прямо и ложится под тебя...
Э-ох-хо-хо-хо! Люблю я тебя, паренек, так бы вот прямо взял и расцеловал... А? Хе-хе-хе-хе... Поэт! Настоящий поэт!.. Не знаменитый, ну — ничего... ничего...
Выпей еще грамм сто... вот уже и знаменитый... Пьяному море, как говорится, по самые пятки... Сейчас вот допью — пойду по блядям... Первым делом— к бабе пойду... Если дойдет дело до того, что выгонять будет... угроблю на месте...
В прошлое воскресенье тоже пришел навеселе... Хорошо, что еще успела дверь закрыть... а то было бы дело... я уж сколько раз из-за нее на пятнадцать суток садился... Все ей грозил, проститутке— погоди! отсижу, приду,— места мокрого не оставлю... Не все ли равно, за что сидеть...
А все жалею... Как посмотрю на нее, что она плачет... сразу жалею...»
А. М. 28/V— 57 г.
29 мая
Главное — хранить полнейшее спокойствие и заблудших отвести от самоубийства.
Сначала попробовать убедить: нет ничего без выходного...
Если не поможет — напиться, успокоить материально...
А «желанный» пояс окропить святой водой...
30 мая
Ммилые вы мои!
Да ведь я точно такой же!
Помните?— когда похолодало двадцатого марта, ведь и я закрывался рукой от ветра, отворачивался, хотел, чтобы теплее было!
А потом прятался под одеяло, согревал руки, и, когда жаловались на холод, говорил, стиснув зубы: «Это хорошо... Мне нравится, когда так... бывает».
Говорил совершенно серьезно— и жался к теплому радиатору! Ругался, когда кто-нибудь открывал дверь и озябшим голосом просил папиросу!
Теперь немного теплее. И все равно говорят озябшими голосами, вздрагивают у проходной, а на холодные радиаторы смотрят угрюмо, наверное, считают их виноватыми.
Мне тоже холодно. Я тоже вздрагиваю. Им не нравится холод. А мне — ...
31 мая
Ну, как это можно лежать в гробу? Так вот просто и лежать?
Хоть бы покрыли чем... А то ведь я выдать себя могу. Нечаянно дрогнет рука или... еще что-нибудь. Хорошо это лежать мертвому, ему и не стыдно, что он лежит. Да и рука у него не дрогнет... или еще что-нибудь.
А меня вроде как будто на смех положили. Положили и ждут, когда я разоблачу себя... Пошевелюсь или вздохну...
И глаза открыть нельзя... Откроешь — а они все стоят и на тебя смотрят...
Мертвому, например, все позволяется... Мертвый может и с открытыми глазами лежать. Все равно не увидит никого... Ему кажется, наверное, что и на него никто не смотрит... Потому и не стыдно ему... И закрыть глаза — может... Даже полагается, чтобы мертвый в гробу все время глаза закрывал...
«Граждане! Если я посмотрю на вас — вы смеяться не будете?.. А?..»
Странно, почему все молчат... Думают, наверное, что я и в самом деле мертвый, а просто из себя строю этакого... разговорчивого... Как будто это очень мне интересно — откидывать перед ними коленца да потешать их...
«Граждане! А я все-таки открою! И глядеть на вас буду!.. Вам это даже интересно будет. Мертвый, а глядит... Хи-хи... В платочки будете фыркать. А потом пойдете и будете всем рассказывать: «Мертвый, а глядит...»
Ну, а теперь они и подавно будут говорить, что я умер: открыл глаза, а ничего не вижу. Совсем не так, как в темноте. Если в темноте приглядеться, так сначала увидишь просто контуры... А потом и самые лица разглядишь... Узнаешь тех, кого видел раньше... Моргнешь им или лягнешь ногой... А ведь здесь не только контуров — самой темноты... Самой темноты не видно.
Бывает, что человек проснулся, открыл глаза — а не видит... Но ведь это во сне так бывает... А ведь я и не думаю спать. Я же знаю, что на меня смотрят...
«Граждане! А что, если я на другой бок повернусь?.. И вообще — буду поворачиваться, песни революционные петь, кричать буду?.. Вы ведь тогда отвернетесь?.. Да?»
Смеются... Это они, наверное, над «революционными песнями» смеются... Зря я это сказал... Мне даже самому неловко. Нужно им было что-нибудь поумнее сказать, чтобы подумали:
«Умный, а ведь в гробу лежит. Стало быть, умер».
А ведь это очень трудно. Лежать в гробу, чувствовать, что ты ослеп, — и умное говорить. Это очень трудно.
«Упокой, господи, душу новопреставленного раба твоего!.. Граждане! Вы не думайте, что я верую в бородатого бога! Бог всюду сущий и единый!..»
Вот, мол, какой я умненький.
«А все, что я говорил до сих пор, — вы тому не верьте. Все по незнанию, по недомыслию... Потому что непривычно мне здесь... В воздухе как будто кухонный запах. И смотрят все. Смотрят, а не говорят ничего. Страшно...»
Да мне и действительно страшно.
«Граждане! Если среди вас есть хоть один слепой — он поймет меня. Я ужасно люблю слепых! Я еще в детстве хотел, чтобы все были слепые, чтобы у всех были сомкнутые веки... А если у кого-нибудь глазное яблоко раздвинет веки, так это считать злокачественной опухолью, помочь ему...»
Фу, какую я глупость сказал!..
Я даже чувствую, что начинаю краснеть. Странная у меня привычка! Когда я начинаю краснеть, то краснею все больше и больше. И уже никакой хладнокровностию себя остановить не умею...
Хоть бы покрыли чем... А то ведь могут подумать: «Притворщик, мертвые не краснеют». Ну, хоть бы саваном, что ли...
«Граждане! Вы бы уж покрыли меня, а то ведь я покраснел... так вы увидеть можете».
А под саваном и чихать позволяется.
«Так уж лучше не видеть меня... Со святыми упоко-о-ой...»
7 июня
«Матерь Божия!» «Девственница Мария!» «Богородица пресвятая!» «Заступница-матушка!» Триумвиров не нужно! Ниспошли мне, что ниспосылала! Убавь еще немного!
8 июня
Если вас оттесняют на исхоженный тротуар, держитесь правой стороны.
Если вы просветляетесь в мыслях — засоряйте свой разум.
Если вы чувствуете непреодолимую симпатию к находящейся в пределах земного вещи, уничтожьте ее.
Если это деньги — сожгите их.
Если это человек— толкните его под трамвай.
Если это дама— привяжите ее к стене и вбейте ей клин.
Убедите себя, что отвращение — самое естественное отношение к предмету и что на поверхности вашей планеты не должно быть ничего, к чему бы вы чувствовали влечение.
Убедите себя, что гораздо благороднее — мыслить представлениями об уже не существующем.
Если же стечение обстоятельств отрекомендуется вам Роковым для вас самих и вынудит вас покинуть земное, — уходите спокойно, с ясностью во взоре и в мыслях.
Уходя, гасите свет.
9 июня
Наверное, завтра меня свезут в сумасшедший дом... Все равно она ласковая... И у нее красивая грудь... Пшеницына тоже была такая... Обломову нравились локти... Он всегда смотрел на нее... Это помогает...
10 июня
«Э-э-эх, Венька, Венька! Хоть мне и горько признаться, а я в тебя потерял всякую веру.
В марте я просто-таки тобой восторгался, ожидал, что из тебя получится чуть ли не великий человек... В апреле как-то равнодушно к тебе относился, но все-таки надежды не терял...
А теперь... вообще махнул на тебя рукой... Гиблый ты человек, конченый...
Я думал, ты бросишь пить, а оказалось наоборот... Ты еще больше пьешь... Да и обстановка здесь дикая, на тебя влияет... Ты же здесь просто задыхаешься, Венька!
И зачем только ты от нас ушел... Вспомни-ка, как было все хорошо... весело... Тебе, наверное, сейчас кажется, что ты выбился куда-то в сторону и остановился на месте, а все остальные живут... им по-прежнему хорошо...
А ты все катишься вниз. Не знаю, когда же будет предел.
Э-э-эх, Венька, Венька! Сколько раз я тебе говорил, еще и в прошлом году: опомнись, Венька, опомнись! — ты все смеялся.
А теперь уже поздно».
Валерий С. 10/VI—57 г.